Малая сцена Театра драмы им. Наума Орлова застелена картой Ленинграда. Не знаю, случайный ли выбран фрагмент, но включаюсь в игру. Иду от Варшавского вокзала вверх через Большую Митрофановскую мимо скотобойни, прячусь от хищных черных «воронков» в подворотнях и успеваю до первого еще звонка пробраться за Невский. Стою примерно там, где Кресты. А передо мной — потрепанная дверь и 12 звонков сбоку. Если позвонить 3 долгих раза, попаду к Шурке с Танькой. Они на звонок встрепенутся, как птицы, выскочат из своей комнаты через секретный ход в шкафу, побегут к входной двери. А в соседних комнатах к замочным скважинам прильнут чьи-то глаза или уши.
В драмтеатре премьера, вопреки моменту и ремонту. Режиссер Ксения Павлова из Санкт-Петербурга поставила историю «Дети ворона» из цикла «Ленинградские сказки».
Литературная основа посвящена репрессиям 1938 года, военному времени и блокаде Ленинграда. Но главные герои повествования — дети. Автор Юлия Яковлева по письмам, справкам, фотографиям, дневникам рассказала судьбу одной семьи — репрессированных родителей, старшей дочери Таньки, младшего сына Бобки и главного героя — семилетнего парнишки Шурки.
Сюжет таков: Шурка тайком отправляется гулять к железной дороге. Мимо него проходит состав из «теплушек» и через щель на дорогу вылетает бумажная горошина. Мальчик эту горошину дома разворачивает, и она превращается в записку от человека, которого отправляют на Колыму. Родители испуганно наказывают Шурке молчать — повсюду уши. Ночью папу забирают. А на следующий день и маму. Вокруг шепчутся: черный ворон унес. Добрые соседи передают детям послание от матери и деньги. Подлые — уже втаскивают в освободившиеся комнаты свои вещи. А Шурка с Танькой отправляются на поиски своей семьи.
«Мне очень нравится эта книга. Я большинство своих спектаклей делаю исключительно из любви к исходному тексту. „Дети ворона“ — важная история. Мы делаем спектакль про семью. Про страх. Про то, как в этом страхе остаться человеком. И как сохранить память о наших прапра... Надеюсь, для кого-то из зрителей спектакль станет поводом для семейного разговора»,— подчеркивает режиссер Ксения Павлова.
Мы с режиссером познакомились и разговорились на фестивале «Эхо БДФ», который состоялся в Озерске минувшей зимой. Ксения делала эскиз спектакля «Следы на снегу» для малышей. Действие получилось очаровательным: с теневым театром, милыми тактильными персонажами и отлично подобранным музыкальным рядом. Работа над челябинским спектаклем тогда только начиналась: заказывались первые декорации, игрушки, куклы...
Да, вам нужно запомнить про Ксению главное — она режиссер и актриса питерского Большого театра кукол. И театр для нее — прежде всего история визуальная и предметная. И в этом была очень большая сложность при подготовке «Детей ворона».
«Среди актеров спектакля — народные, заслуженные, признанные артисты, которые много лет служат в театре, привыкли брать публику эмоциональными монологами. А я прошу их руку из шкафа высунуть, пошевелить и что-то прокричать. Сложно было, я навязала им непривычный театральный язык. Посмотрим, чем это закончится»,— говорила Ксения Павлова за несколько дней до премьеры.
Вся эта длинная предыстория нужна для того, чтобы вы поняли — на сцене челябинской драмы случился совсем нетипичный спектакль. Здесь страшную историю превратили в цепочку воспоминаний, которые накрывают героев и возвращают их в детство, к тому, давно не пережитому горю.
Ребята Шурка и Танька — это народный артист Борис Петров и заслуженная артистка Татьяна Скорокосова. Они не бегают по сцене в коротких штанишках, не надувают обиженно губы и не растирают слезы по испачканным пирожками щекам. В руках у них плоские фигурки — куколки детей. И каждое вспомнившееся из прошлого случается не с ними, не со взрослыми, а с куклами. И кажется, не так больно. Жаль, в реальной жизни все иначе.
И это «не так больно» выключает из происходящего зрителя. Ты слушаешь и смотришь, а сам чувствуешь себя в гостях: перед тобой раскрывают старый фотоальбом (четыре фотоальбома!) и рассказывают, кто, где, куда, как, когда. Ты киваешь, удивляешься («вот это да-а-а!»), поддакиваешь сочувственно («и такое бывает»). А потом вздыхаешь с облегчением, потому что в комнату заглядывают и зовут к столу. И не видишь уже, каким чудом фотоальбомы превращаются в чаек и улетают на свободу, потому что их наконец кто-то досмотрел до конца.
А может, все дело в том, что происходящее на сцене, воспоминания и сама история «Детей ворона» слишком сильно стали походить на сказку? Понятно, что дети додумывают все, что с ними случается, до фантастического. Потому что так интереснее. Потому что становится не так страшно. И когда ты слышишь наивные и детские интонации в голосе Татьяны Скорокосовой, когда ловишь испуганный взгляд Бориса Петрова (вот это мастерство перевоплощения!), когда птицы вдруг начинают читать газеты и жаловаться на тяжелую судьбу многодетности, весь ужас будто размазывается тоненькой серой пленкой, маревом из дым-машины.
Наконец, спектакль настолько художественно вылеплен, что за тяжелым смыслом и ужасом идти не хочется. Куда интереснее проследить за черным «воронком» на радиоуправлении, за очеловеченными птицами, ушами, ползающими проекцией по стене.
При этом видно, с какой любовью и режиссерским вниманием к мелочам собран спектакль. Как тщательно поделены события: эти случаются с куклами — и актеры обращаются к куклам. А вот эти, самые важные, — с людьми. Папа не может приобнять куклу. Зато папа с радостью приобнимает Шурку. И от этого становится теплее.
Сценически спектакль превосходен. Его хочется разглядывать со всех сторон, как дорогую куклу. Столько крошечных, но важных деталей, изящных решений, многомерных и точных метафор! Режиссер и художник Марина Завьялова (главный художник Большого театра кукол) очень увлеклись формой, антуражем, атмосферой, видно слаженный тандем.
Люди в жестких черных плащах — то ли птицы, то ли сотрудники НКВД. И вот сколько вариантов ткани для плащей нужно было перепробовать, чтобы руки в карманах действительно шуршали как крылья птиц?! А эти бушлаты и пальто, вывешенные в ряд по заднему плану? Как так внезапно они превращаются в живую, надрывную очередь с прошениями к заветной двери: мелькают испуганные детские лица, шелестят записки, кто-то ропщет, кто-то боится и все чего-то ждут.
Весь спектакль невыносимо хочется поймать за хвост главную тему. Поймать, прижать, рассмотреть. Но все эти беды 1938 года кружатся в вихре деталей, сценах воспоминаний, каждая из которых длится минуту, может, две. Слишком быстро, чтобы включиться эмоционально. Вот мелькнула мысль про во всем виновную интеллигенцию. Вот — про брошенных детей. Вот — про страх и действия вопреки. А вот про семью, которую очень важно найти, собрать обратно. Между вспышками контрового света и страницами Маяковского показалось вдруг, что «тумба», надзиратель сиротского дома, все-таки человек. Или правда показалось? В спектакле так много всего, что проглотить за один раз невозможно.
И за всей этой красивой жутью ускользает главное — эмоции. Как теряется лицо девочки, укутанной в роскошное платье с рюшами. А ведь тут на сцене вовсе не в игрушки играют. Тут смерть, боль, страх, дети-сироты, враги народа и народные враги — жестокие и бесхребетные, добрые и наивные. Тут люди жизнь прожили и простить себя не могут. Но когда вокруг очень много красивых старых чемоданов, шкафов и фотографий, о людях уже и не помнишь. А заводная машинка уже снова куда-то едет.
Наверное, спектаклю нужно время. Чтобы актеры свыклись с куклами. Чтобы все это приукрасилось эмоциями первых показов. И стало красивым, как старинная фотография в рамочке на полке