В Челябинском театре драмы состоялась премьера «Трех сестер». Классическая история приобрела новые очертания, смыслы. Режиссеру Марку Букину удалось остановить время и столкнуть в одном пространстве три поколения.
Предлагаем вашему вниманию разговор с режиссером Марком Букиным.
Время идет, но ничего не меняется
— Как вы считаете, после просмотра премьерного спектакля у зрителей возникнет ощущение бесконечной усталости, разочарования и неверия ни во что светлое? Или, напротив, постановка «Три сестры» — это призыв к тому, что нужно что-то менять в жизни, пока не поздно?
— Сложно ответить однозначно. Возможно, кто-то из зрителей придет к пониманию того, что жизнь бессмысленна, а кто-то — к потребности что-то изменить в своей жизни, чтобы не повторить судьбы трех сестер. Чеховская пьеса — это определенный опыт; история не только про конкретную семью, но и про человечество в целом, про всех нас.
— Согласны ли вы с утверждением: «Время идет, но ничего не меняется: прежними остаются человеческие проблемы, метания души, мечты, страдания и неудачи, страхи, страсти, надежды и горести. Всё есть, и всё было»?
— Честно говоря, да. У меня есть ощущение: мало что меняется. Да и последние события нам говорят об этом же. Мы продолжаем решать проблемы привычным способом, именно поэтому для меня эта пьеса остается актуальной. Проблемы все те же, реакции людей — тоже. Мы, как и прежде, злимся, кричим, вопим, пытаясь найти выход.
Люблю чеховских героев
— Маша говорит о Вершинине: «Он казался мне сначала странным, потом я жалела его… потом полюбила…». Вы можете так же сказать о своем отношении к персонажам пьесы? Было ли у вас такое: сперва они вам казались странными, потом вы их начинали жалеть, понимать. Расскажите, как вы относитесь к чеховским персонажам. Успели их полюбить?
— Если бы я не любил их изначально, то просто не взялся бы за этот материал. Я люблю героев пьесы. Да, они мне казались странными. И продолжают казаться. Театр — живой организм, разные происходят трансформации. И взаимоотношения с этой чеховской историей складываются у меня по-особенному. Признаюсь, это уже третье соприкосновение с «Тремя сестрами». Первые два раза были развернутые эскизы в рамках профессионального обучения в Московском институте современного искусства.
Я постоянно, практически каждый день мысленно взаимодействую с Прозоровыми: Ольгой, Ириной и Машей. Мне по-человечески жаль сестер. Но иногда я их совершенно не понимаю. Порой даже хочется закричать: «Что вы делаете?!» Но потом ищу оправдания, снова жалею, снова люблю… И так каждый день. И завтра у меня может измениться отношение к ним. Наверняка изменится. Бесконечная история…
Плач саксофона
— Какую роль в спектакле вы отводите музыке? Расскажите, как родилась идея пригласить Александру Леонову для участия в спектакле?
— Все очень просто. Александра участвовала в кастинге актеров, сыграла прекрасные композиции на саксофоне, так называемую пробу. И это мне понравилось! Я безумно люблю музыку. Без этой чувственной составляющей не мыслю спектакля.
Говоря о Саше Леоновой, нельзя не сказать о том, кого она играет. Ей доверена роль ангела. Именно от этого мы отталкивались, придумывая мелодии. Наш ангел безмолвен, зато у него есть своя музыка.
— А почему у ангела черные крылья?
— Потому что есть сцена, где сгорел ангел. Люди довели мир до такого состояния, что все вокруг сгорело, рухнуло, остался только пепел. Поэтому саксофон плачет в третьем акте…
Вообще создание музыки для «Трех сестер» — удивительный творческий процесс. Это большой разговор с композитором Андреем Платоновым, основанный на полном доверии и взаимопонимании. Конечно же, мы не обсуждали, должна ли в той или иной сцене звучать скрипка или виолончель. Не в этом дело. Просто мы давно знаем и хорошо чувствуем друг друга, понимаем с полуслова, сходимся в мировоззренческих позициях, мыслим одинаковыми категориями. Работа над спектаклем «Три сестры» складывалась из долгих содержательных бесед о самой пьесе, именно они вдохновляли Андрея на создание музыки, звукового и шумового оформления премьерной постановки. Он предлагал варианты, затем мы вместе выстраивали нюансы. По большому счету, композитор занимался тем, чем и я, — выражал свои мысли. Для Андрея музыка — это главный инструмент, позволяющий высказаться.
Настоящая катастрофа
— Марк, расскажите, что означают корни, свисающие сверху в третьем акте?
— Это перевернутый мир, перевернутая реальность. Над головами героев мы видим не только подвешенные корни, там пересохшие колодцы. Они больше не содержат живительной влаги, они поросли бурьяном и кустарником. Заскорузлость, закостенелость кругом. Все засохло, заплесневело.
— Как вы думаете, почему сестры, такие возвышенные, воспитанные, интеллигентные, не замечают приближающуюся трагедию?
— Потому что для них это не трагедия. В этом и заключается новаторство драматургии Чехова. Все всё знают, но никто ничего не делает. В «Трех сестрах» Чехов вскрывает неприятные вещи. Он открыто показывает, что на самом деле никто друг другу не нужен. Каждый решает только собственные проблемы. Как говорится, «своя рубашка ближе к телу». А что там с остальными? Не важно. Все «умывают руки». В центре внимания только личная беда и боль.
— То есть можно сказать, что в современном мире мы наблюдаем «коммуникативный провал», как в «Трех сестрах», когда люди не слышат никого, кроме себя?
— Абсолютно не слышат. Я бы не стал называть эту ситуацию «провалом». Это катастрофа, фактически начало апокалипсиса. Провал случился намного раньше, в тот момент, когда Чехов писал эту пьесу (более 120 лет назад). Современный человек не видит в другом человеке человека. Глух и слеп. И это, повторюсь, настоящая катастрофа.
— В одном из интервью вы признались: «Я занимаюсь изучением человека на территории искусства». Расскажите, как лично у вас происходит «изучение человека на территории искусства»? Это путешествие к его природе, к экзистенции? Можно ли утверждать, что вы «препарируете» личность?
— Да, конечно. Иначе я не вижу смысла заниматься театром. Абсолютно верно. В пьесе Чехова есть один экзистенциальный момент, момент пограничного состояния, когда человек не знает, как ему вернуться к прошлому, и не понимает, как выстраивать будущее. Жизнь не имеет никакого смысла, но жизнь нужно продолжать.
Путь к свету
— Третий акт «Трех сестер» вселяет страх. Можно ли утверждать, что зритель через этот страх в итоге разобьет свою закостенелость и обретет свободу?
— Не знаю. Я никогда не пытаюсь навязать зрителю свою точку зрения. Напротив, пытаюсь предложить тему, в которой зритель сам начнет разбираться. Мне, как режиссеру, важно запустить мозговые, чувственные, эмоциональные процессы. А дальше, как и в «Трех сестрах», каждый решает сам за себя. Я не люблю морализаторство. В том театре, которым я занимаюсь, озвучиваются сложные вопросы, но не навязываются готовые решения. Каждый зритель ищет ответы самостоятельно.
— Есть расхожее выражение: чем хуже времена, тем выше запрос на сказочный, безмятежный театр. Вы согласны с этим?
— Театр должен быть разным. Здесь все зависит от личности режиссера, художника, композитора. Уместно вспомнить великий спектакль «Принцесса Турандот»… Эта фраза к нему непосредственно относится. Да, были страшные, темные времена, и гениальный Вахтангов сделал сказку, чтобы люди пришли и отвлеклись от своих проблем, увидели на сцене чудо, прикоснулись к чему-то хорошему, доброму, светлому.
Не могу сказать, что я делаю темный спектакль, потому что наступили мрачные времена. На самом деле, я тоже ищу путь к свету. Задаю мучительные вопросы: где этот свет? можно ли его найти? Сам пытаюсь разобраться, у меня нет готовых решений.
— Вы цитируете Блеза Паскаля: «Чем умнее человек, тем более он находит оригинальных людей». Расскажите о людях, которых вы находите…
— К счастью, судьба мне дарит встречи с незаурядными людьми. Сказать могу одно: вокруг такие талантливые, замечательные, интересные, необычные, глубокие люди, что иногда возникает мысль, что я им не соответствую. В эти минуты появляются сомнения, «синдром самозванца». Я благодарен своим учителям. В режиссуре на меня сильно повлияли Борис Леонидович Мильграм и Юрий Николаевич Бутусов. Собственно, учился я на курсе у Бориса Леонидовича. А с Юрием Николаевичем нас связывает творческая лаборатория, где мы собираемся для глубокого исследования какого-то определенного материала, обмена опытом. Становление режиссера — это обучение через практику. По большому счету, это не только лекции. Да, теорию ты можешь отлично знать, понимать, но спектакль сделать не в силах. Как говорится, знать путь и пройти его — не одно и то же.
Время идет, но ничего не меняется
— Как вы считаете, после просмотра премьерного спектакля у зрителей возникнет ощущение бесконечной усталости, разочарования и неверия ни во что светлое? Или, напротив, постановка «Три сестры» — это призыв к тому, что нужно что-то менять в жизни, пока не поздно?
— Сложно ответить однозначно. Возможно, кто-то из зрителей придет к пониманию того, что жизнь бессмысленна, а кто-то — к потребности что-то изменить в своей жизни, чтобы не повторить судьбы трех сестер. Чеховская пьеса — это определенный опыт; история не только про конкретную семью, но и про человечество в целом, про всех нас.
— Согласны ли вы с утверждением: «Время идет, но ничего не меняется: прежними остаются человеческие проблемы, метания души, мечты, страдания и неудачи, страхи, страсти, надежды и горести. Всё есть, и всё было»?
— Честно говоря, да. У меня есть ощущение: мало что меняется. Да и последние события нам говорят об этом же. Мы продолжаем решать проблемы привычным способом, именно поэтому для меня эта пьеса остается актуальной. Проблемы все те же, реакции людей — тоже. Мы, как и прежде, злимся, кричим, вопим, пытаясь найти выход.
Люблю чеховских героев
— Маша говорит о Вершинине: «Он казался мне сначала странным, потом я жалела его… потом полюбила…». Вы можете так же сказать о своем отношении к персонажам пьесы? Было ли у вас такое: сперва они вам казались странными, потом вы их начинали жалеть, понимать. Расскажите, как вы относитесь к чеховским персонажам. Успели их полюбить?
— Если бы я не любил их изначально, то просто не взялся бы за этот материал. Я люблю героев пьесы. Да, они мне казались странными. И продолжают казаться. Театр — живой организм, разные происходят трансформации. И взаимоотношения с этой чеховской историей складываются у меня по-особенному. Признаюсь, это уже третье соприкосновение с «Тремя сестрами». Первые два раза были развернутые эскизы в рамках профессионального обучения в Московском институте современного искусства.
Я постоянно, практически каждый день мысленно взаимодействую с Прозоровыми: Ольгой, Ириной и Машей. Мне по-человечески жаль сестер. Но иногда я их совершенно не понимаю. Порой даже хочется закричать: «Что вы делаете?!» Но потом ищу оправдания, снова жалею, снова люблю… И так каждый день. И завтра у меня может измениться отношение к ним. Наверняка изменится. Бесконечная история…
Плач саксофона
— Какую роль в спектакле вы отводите музыке? Расскажите, как родилась идея пригласить Александру Леонову для участия в спектакле?
— Все очень просто. Александра участвовала в кастинге актеров, сыграла прекрасные композиции на саксофоне, так называемую пробу. И это мне понравилось! Я безумно люблю музыку. Без этой чувственной составляющей не мыслю спектакля.
Говоря о Саше Леоновой, нельзя не сказать о том, кого она играет. Ей доверена роль ангела. Именно от этого мы отталкивались, придумывая мелодии. Наш ангел безмолвен, зато у него есть своя музыка.
— А почему у ангела черные крылья?
— Потому что есть сцена, где сгорел ангел. Люди довели мир до такого состояния, что все вокруг сгорело, рухнуло, остался только пепел. Поэтому саксофон плачет в третьем акте…
Вообще создание музыки для «Трех сестер» — удивительный творческий процесс. Это большой разговор с композитором Андреем Платоновым, основанный на полном доверии и взаимопонимании. Конечно же, мы не обсуждали, должна ли в той или иной сцене звучать скрипка или виолончель. Не в этом дело. Просто мы давно знаем и хорошо чувствуем друг друга, понимаем с полуслова, сходимся в мировоззренческих позициях, мыслим одинаковыми категориями. Работа над спектаклем «Три сестры» складывалась из долгих содержательных бесед о самой пьесе, именно они вдохновляли Андрея на создание музыки, звукового и шумового оформления премьерной постановки. Он предлагал варианты, затем мы вместе выстраивали нюансы. По большому счету, композитор занимался тем, чем и я, — выражал свои мысли. Для Андрея музыка — это главный инструмент, позволяющий высказаться.
Настоящая катастрофа
— Марк, расскажите, что означают корни, свисающие сверху в третьем акте?
— Это перевернутый мир, перевернутая реальность. Над головами героев мы видим не только подвешенные корни, там пересохшие колодцы. Они больше не содержат живительной влаги, они поросли бурьяном и кустарником. Заскорузлость, закостенелость кругом. Все засохло, заплесневело.
— Как вы думаете, почему сестры, такие возвышенные, воспитанные, интеллигентные, не замечают приближающуюся трагедию?
— Потому что для них это не трагедия. В этом и заключается новаторство драматургии Чехова. Все всё знают, но никто ничего не делает. В «Трех сестрах» Чехов вскрывает неприятные вещи. Он открыто показывает, что на самом деле никто друг другу не нужен. Каждый решает только собственные проблемы. Как говорится, «своя рубашка ближе к телу». А что там с остальными? Не важно. Все «умывают руки». В центре внимания только личная беда и боль.
— То есть можно сказать, что в современном мире мы наблюдаем «коммуникативный провал», как в «Трех сестрах», когда люди не слышат никого, кроме себя?
— Абсолютно не слышат. Я бы не стал называть эту ситуацию «провалом». Это катастрофа, фактически начало апокалипсиса. Провал случился намного раньше, в тот момент, когда Чехов писал эту пьесу (более 120 лет назад). Современный человек не видит в другом человеке человека. Глух и слеп. И это, повторюсь, настоящая катастрофа.
— В одном из интервью вы признались: «Я занимаюсь изучением человека на территории искусства». Расскажите, как лично у вас происходит «изучение человека на территории искусства»? Это путешествие к его природе, к экзистенции? Можно ли утверждать, что вы «препарируете» личность?
— Да, конечно. Иначе я не вижу смысла заниматься театром. Абсолютно верно. В пьесе Чехова есть один экзистенциальный момент, момент пограничного состояния, когда человек не знает, как ему вернуться к прошлому, и не понимает, как выстраивать будущее. Жизнь не имеет никакого смысла, но жизнь нужно продолжать.
Путь к свету
— Третий акт «Трех сестер» вселяет страх. Можно ли утверждать, что зритель через этот страх в итоге разобьет свою закостенелость и обретет свободу?
— Не знаю. Я никогда не пытаюсь навязать зрителю свою точку зрения. Напротив, пытаюсь предложить тему, в которой зритель сам начнет разбираться. Мне, как режиссеру, важно запустить мозговые, чувственные, эмоциональные процессы. А дальше, как и в «Трех сестрах», каждый решает сам за себя. Я не люблю морализаторство. В том театре, которым я занимаюсь, озвучиваются сложные вопросы, но не навязываются готовые решения. Каждый зритель ищет ответы самостоятельно.
— Есть расхожее выражение: чем хуже времена, тем выше запрос на сказочный, безмятежный театр. Вы согласны с этим?
— Театр должен быть разным. Здесь все зависит от личности режиссера, художника, композитора. Уместно вспомнить великий спектакль «Принцесса Турандот»… Эта фраза к нему непосредственно относится. Да, были страшные, темные времена, и гениальный Вахтангов сделал сказку, чтобы люди пришли и отвлеклись от своих проблем, увидели на сцене чудо, прикоснулись к чему-то хорошему, доброму, светлому.
Не могу сказать, что я делаю темный спектакль, потому что наступили мрачные времена. На самом деле, я тоже ищу путь к свету. Задаю мучительные вопросы: где этот свет? можно ли его найти? Сам пытаюсь разобраться, у меня нет готовых решений.
— Вы цитируете Блеза Паскаля: «Чем умнее человек, тем более он находит оригинальных людей». Расскажите о людях, которых вы находите…
— К счастью, судьба мне дарит встречи с незаурядными людьми. Сказать могу одно: вокруг такие талантливые, замечательные, интересные, необычные, глубокие люди, что иногда возникает мысль, что я им не соответствую. В эти минуты появляются сомнения, «синдром самозванца». Я благодарен своим учителям. В режиссуре на меня сильно повлияли Борис Леонидович Мильграм и Юрий Николаевич Бутусов. Собственно, учился я на курсе у Бориса Леонидовича. А с Юрием Николаевичем нас связывает творческая лаборатория, где мы собираемся для глубокого исследования какого-то определенного материала, обмена опытом. Становление режиссера — это обучение через практику. По большому счету, это не только лекции. Да, теорию ты можешь отлично знать, понимать, но спектакль сделать не в силах. Как говорится, знать путь и пройти его — не одно и то же.