«Дикая утка». Г. Ибсен.
Челябинский академический театр драмы имени Наума Орлова.
Режиссер Денис Хуснияров, художники Александр Мохов и Мария Лукка.
«Дикая утка» Генрика Ибсена — редкая птица на отечественной сцене. Хотя историки театра, разумеется, помнят, что в самом начале прошлого века в молодом МХТ ее поставили Константин Станиславский и Александр Санин, а главного героя, Ялмара Экдала, сыграл Василий Качалов. Спектакль не вызвал особого интереса ни у публики, ни у критики («…пьеса имела успех в тех местах, где драма реальна и понятна», — писал рецензент «Русского слова», упрекая театр в излишнем увлечении символизмом) и выдержал только двадцать представлений. Станиславский признавался позже: «Символизм оказался нам — актерам — не по силам». Писатель же Леонид Андреев, откликнувшийся на премьеру, писал именно о символике пьесы, о том, что у каждого ее персонажа есть своя «дикая утка»: идея, идеал, иллюзия, фантом. И «во имя своей „дикой утки“ он готов перестрелять всех чужих „уток“».
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Со времени той премьеры прошло сто двадцать лет, но, как показывает спектакль Челябинской драмы, соединить историю вполне счастливой семьи, куда является непрошенный правдоискатель, и визит этот завершается трагедией — самоубийством дочери-подростка, историю, прописанную подробно, психологически убедительно, с многословными диалогами, соединить ее с тем самым сценическим символизмом, без которого Ибсен не Ибсен (ведь даже поедание бутерброда, как утверждал Наум Берковский, у этого драматурга исполнено символического смысла, что, кстати, и демонстрируется в челябинском спектакле), по-прежнему непростая задача. Но решаемая.
От Дениса Хусниярова, режиссера, ставящего очень много (помню, как в один недавний сезон в списке заявок на номинацию «Золотой Маски» экспертный совет обнаружил сразу девять его спектаклей разных театров) и очень по-разному, можно ждать чего угодно. Иногда бесхитростного жизнеподобия, а порой — театральной фантасмагории. Из последних мне вспоминается «Утиная охота» в Театре на Васильевском, где главным персонажем был не Зилов, а монструозная утка, фланирующая по сцене.
Утка, как видно, главный театральный манок режиссера, что ему какая-то чайка. В ибсеновском спектакле птица, давшая название пьесе, тоже материализуется, но меньше всего она похожа на свою «однофамилицу» из вампиловского спектакля. Это какая-то декадентская Царевна-Лебедь, Одетта или даже принцесса Греза. Да, именно греза, возникающая в чердачной тьме и ускользающая в лучах рассеянного света.
Прямоугольные плоскости благородного болотного оттенка, составляющие основной элемент сценографии спектакля, время от времени раздвигаются, открывая пространство как бы чердака, где и живет раненая птица — любимица четырнадцатилетней Хедвиг Экдал. И появляется силуэт девушки в белом, чья пластика вовсе не танец, но и не череда бытовых движений — все исполнено тайного смысла и знания. Мария Грейф, начинавшая в Театре современного танца Ольги Поны и давно выстраивающая самостоятельную карьеру, в этом спектакле не только хореограф, но и та самая «дикая утка» с пластикой виртуоза contemporary dance. Ее персонаж еще и духовный двойник маленькой Хедвиг, воплощение ее грез и отчаяния. Пожалуй, именно в эти мгновения и возникает жизнь духа, души, мистическая составляющая, без которых не может состояться спектакль по этой пьесе.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Надо отдать должное режиссеру Хусниярову: для «Дикой утки» он собрал очень крепкую постановочную команду. Пространство причудливо трансформирующих сцену зеленоватых плоскостей, придуманное сценографами Александром Моховым и Марией Луккой, совершенно лишено быта и, кажется, таит угрозу для любого здешнего обитателя. Прихотливое сочетание света, тени и каких-то переходных оттенков в работе художника по свету Игоря Фомина. Изыск и предчувствие беды в «утиных» фантазиях видеохудожника Натальи Наумовой и медитативной, потаенной музыке композитора Виталия Истомина.
Постановщики делают символистскую рамку, «упаковку» сценического действия, но чем наполняют ее актеры? Хуснияров достаточно бережно отнесся к пьесе, лишь слегка сократил огромный текст и убрал несколько второстепенных действующих лиц, сосредоточившись на главном конфликте разрушительной правды и спасительной лжи («Правда то, что оправдывает жизнь и углубляет ее, а то, что вредит жизни, — всегда и всюду ложь» — это из статьи Леонида Андреева о «Дикой утке»). Правдоискателя-разрушителя Грегерса Верле, внушившего Ялмару Экдалу, что Хедвиг не кровная дочь Ялмара, играет Дмитрий Олейников. Он очень хорошо начинает роль, уязвленная нервность героя — убедительное свидетельство, что его ведет не поиск справедливости (какая там справедливость), а собственные обиды, комплексы, больное самолюбие. Очень верно найденной интонации, манеры хватает надолго, но все же не на весь спектакль, развития характера не происходит. Денис Кирш (Ялмар Экдал) убедительно играет эгоистичную слабость, неумение держать удар, нести ответственность за собственную жизнь и тех, кто рядом. При всем том этот слабак полон обаяния, так что жертвенная любовь к нему жены и дочери не вызывает вопросов.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Жену Гину играет Татьяна Власова, и, на мой взгляд, это самая интересная актерская работа спектакля — в этом характере есть объем, глубина и много тонких подробностей. Прекрасно сыграны любовь, вина без вины, смирение перед судьбой, стойкость и нежность. Простая женщина, попавшая в круг Верле и Экдала из другого социального слоя и с годами не приобретшая никакого лоска, с просторечными словечками и вечно виноватыми плечами, демонстрирует благородство и жертвенность, недоступные мужским персонажам «Дикой утки». Любовь как жалость, любовь как жертва — русская женская черта. Героиня Татьяны Власовой, конечно, мало похожа на норвежку, но создателей спектакля национальный колорит не занимает, здесь говорят об универсальном и вечном. Кстати, и старик Экдал (Михаил Гребень) в этом спектакле тоже совершенно русский персонаж, нечто среднее между Акимом из «Власти тьмы» и Вафлей из «Дяди Вани».
Юную Хедвиг играет Анастасия Павлова. И эта роль тоже про любовь. Детскую любовь к обожаемому отцу, столь же безоглядную, как и отчаяние, когда любовь эта грубо отвергнута. Есть в ее маленькой героине в круглых очочках что-то от девочек Диккенса и Достоевского с их трагической беззащитностью перед жестоким взрослым миром. Образ, вызывающий сострадание, желание защитить.
Есть еще пара точно сыгранных персонажей второго плана (старший Верле Алексея Мартынова и фру Сербю Анны Каймашниковой). И совершенно беспомощный дуэт молодых актеров (их имена не стоят упоминания) в ролях слуг, начинающий спектакль, — здесь претензии имеет смысл обратить не к ним, а к их педагогам: как можно выпускать в профессию актера, не справляющегося даже с ролью в формате «кушать подано»?
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Актерский ансамбль спектакля пока не назовешь идеальным, но он, несомненно, есть и способен набрать со временем. А зрительный зал уже и сейчас («в тех местах, где драма реальна и понятна», конечно) внимает сцене сосредоточенно и серьезно. История-то у Ибсена очень серьезная. А вопреки распространенным мнениям, что в ковидную эпоху на театре будут востребованы прежде всего комедия и оперетта (как в войну, прости Господи), я не первый раз убеждаюсь, что именно нынешний зрительный зал потянулся к чему-то серьезному. И вечному. Генрик Ибсен — идеальный вариант для этого.