В Челябинскую драму пришел новый главный режиссер Александр Зыков. В последние несколько лет он был главным режиссером Новосибирского театра драмы «Красный факел».
Александр Маркович Зыков, российский режиссер, заслуженный деятель искусств РФ, народный артист России. Родился в 1945 году. Выпускник режиссерского факультета ГИТИСа, был ассистентом у Романа Виктюка. В творческой лаборатории — опыт работы главным режиссером Оренбургского театра, почти 20 лет являлся художественным руководителем Норильского заполярного театра драмы.
Возвратить зрителя
Официально кресло главного режиссера Челябинского академического театра драмы имени Наума Орлова Александр Зыков занял в первый летний день. К слову сказать, до сего дня на этой должности не было никого уже три года.
На своем официальном представлении новый главный режиссер заметил: зрительский интерес к театру заметно упал. И возвращение зрителя он воспринимает как одну из своих задач. Вот и зацепка для беседы!
— Любой театр всегда недоволен — по крайней мере, должен быть недоволен! — хотя бы одним пустым креслом в зрительном зале, — рассуждает Александр Зыков. — Это не то чтобы оскорбление для нас, нет! Просто все-таки хочется, чтобы выстраивались очереди. Но вот вопрос: какой ценой? В одном из театров, где я работал, поймали девочку, оказавшуюся дочкой мэра города, которая продавала пригласительные билеты. А в известном столичном театре стали подделывать билеты — совсем как валюту…
Согласитесь, надо идти все-таки другим путем. (Улыбается.) Правда, попал я в неудачный период, когда волей-неволей вся наша страна выезжает на дачи. И естественно, что театральные залы недосчитываются определенного количества своих зрителей…
— Один из способов возвращения зрителя — изменение репертуарной политики. Вы говорили о театре психологическом…
— Русский психологический театр славится во всем мире. Сегодня существует еще и так называемый концептуальный театр, в котором важнее, скорее, решение каких-то интеллектуальных задач, а сам актер, как в европейском театре, уходит как бы на второй план. Мне кажется, что школа русского актерского мастерства несомненно выше школы европейских театральных артистов. Очень жаль, что в последнее время мы что-то теряем, следуя моде.
— Упоминания о концептуальном театре — это некий шлейф прежнего влияния Романа Виктюка?
— Отчасти да. Виктюк как-то ловко умеет совмещать психологизм и форму. Форма, конечно же, у него превалирует, но и актеры у него блистательно работают!
А в том, что я именую концептуальным театром, увы, есть очевидная предсказуемость. Простой пример. Один молодой и весьма талантливый режиссер поставил «Процесс» Франца Кафки. Главный герой у него одет вот так же, как и мы с вами. А все остальные персонажи находятся в масках. При этом все они говорят в микрофон искаженным голосом. И что же? Уже через две минуты разгадываю замысел режиссера, который лишил их индивидуальности: существа без лица и без голоса — это толпа! И я начинаю скучать. А дальше-то что мне делать? Я же хочу видеть артиста! Я люблю, когда уши режиссера не торчат.
Конечно, наша профессия для амбициозных, хочется и себя показать: вот, дескать, как я придумал! Впрочем, и такие спектакли должны быть! Но они не должны быть главными. Это другой язык. А наш российский зритель все же приучен к театру психологическому.
Игра в Шекспира
— Среди российского зрителя вы выделяете зрителя челябинского?
— Бе-зу-слов-но! Лет четырнадцать назад здесь, в Челябинске, я поставил спектакль «Сказка Арденнского леса», это Юлий Ким на основе шекспировской комедии «Как вам это понравится» сделал лирическую фантазию, что-то вроде изящного капустника. И то была уже игра не Шекспира, а игра в Шекспира. Приехал в Челябинск будучи главным режиссером Норильского заполярного театра — театра, в котором мы могли и дурака повалять. И приехал-то в театр по-настоящему академический. Но тот поставленный спектакль все же считаю не очень удачным. Это было видно и по челябинскому зрителю. Знаете, зритель хотя и многое замечает, но все же по сути своей добрый и благодарный.
Вообще же каждый театр воспитывает на протяжении многих лет своего зрителя.
— Планируете ли вы отказ от каких-то спектаклей, скажем, невыгодных с точки зрения коммерческой? Может быть, зритель от них устал или сами актеры?
— Спектакль рождается, как и любой живой организм. И потом так же стареет и умирает. И любая реанимация здесь бессильна. Вы сами никогда не задавались таким вопросом: почему, скажем, кино не является коллективным искусством, а театр является? Ответ на него подсказал однажды Олег Ефремов. Когда его спросили, что он больше любит — театр или кино, он ответил: кино, дескать, он, конечно, любит, но ведь это же консервы… То есть в театре зритель влияет на процесс. Он как бы один из персонажей этого действа!
Я застал те времена, когда в театр вообще не ходили — пригоняли организованного зрителя, солдат, например. И, как правило, спектакли всегда проваливались. То есть не было обратной связи.
Уходите во втором акте!
— Вы уже что-то наметили в перспективном репертуарном плане?
— У нас появится английская драматургия. В перспективе будет Алексей Толстой, он тоже забывается, а между тем это достойный писатель.
— Опять же ориентируетесь на челябинского зрителя?
— Конечно! Это потом когда-нибудь возможно поставить «Носороги» Эжена Ионеско. Но не сейчас! Хочется, чтобы театр был переполнен, чтобы будущие эксперименты, пусть даже они и не станут удачными, все же прощались зрителями.
— Ваш коллега Валерий Фокин как-то заметил, что режиссер рождается только тогда, когда имеет право на ошибку. Насколько далеко он может зайти в этом направлении? Ведь он несет ответственность и перед зрителем, и перед труппой.
— Я давно работаю в театре, и у меня есть несколько спектаклей, за которые мне будет не стыдно. Например, «Татарин маленький» — спектакль, который стал лучшим на фестивале «Ново-Сибирский транзит». А есть спектакли, о которых мне и вспоминать бы не хотелось.
А иногда я чувствую неудовлетворенность. Знаете, должен раскрыть один секрет, никогда и никому его не говорил. Я свои спектакли в зале не смотрю, боюсь! А ведь я обязан смотреть! Но всегда опасаюсь сесть в зал и услышать от соседа по креслу: «Да пошли отсюда, что здесь смотреть!»
— Были случаи?
— А я не сидел! (Смеется.)
— Но вы допускаете, что такое говорят в зале…
— Конечно! Вообще нет ни одного спектакля, с которого кто-нибудь да не ушел. По разным причинам.
Помните, как Раневская друзьям говорила: «Если не понравится и будете уходить, уходите во втором акте». — «Почему не в первом?» — «Очередь большая в гардеробе».
Вот это, знаете ли, страшно…
Сколько в «Гамлете» женщин?
— От вас ждут революции в театре?
— Может быть, и ждут, но революции я не устраиваю. Тем более в кадровом вопросе, очень болезненном. И это не проблема этого театра! Сколько в «Гамлете» женщин? Офелия и Гертруда. А мужиков-то много! Мало женщин и в «Ромео и Джульетте». Между тем соотношение в труппе должно быть примерно три к одному. То есть если 30 мужчин, то должно быть десять женщин. Но такой пропорции сегодня не существует ни в одном театре. Сначала мы набираем труппу. А потом — чего греха таить! — актрисы стареют. Вначале она Джульетта, уже совсем скоро — леди Макбет, а потом — Кормилица. А дальше что? Мы ищем другую Джульетту… И так далее… У мужчин этот путь немного замедленнее. Поэтому женщин в театре прибавляется все больше и больше. И наконец, количество мужчин и женщин становится поровну, а иногда даже и больше. И тогда женщины страдают в театре. Это боль, беда. Ну а что делать? У нас репертуарный театр. И с этим никто не знает, как быть.
В Вахтанговском театре 175 артистов. Как это произошло? Зачем? Мало того, иногда на какие-то спектакли они приглашают даже артистов из соседнего театра. Во МХАТе еще больше — около 200 артистов. В Челябинском театре драмы 51 актер, не так давно здесь было около 60. Вообще же считается оптимальным для академического театра труппа в 40-45 человек. Но дело не только в количестве. Люди отдали жизнь своему театру. И актеры справедливо задают вопрос, а что с ними будет. Поверьте, это очень трудно решаемая проблема…
— Сегодня вы один режиссер в театре? Будете приглашать кого-то?
— Конечно. Мне уже понравилась поставленная здесь «Шинель». А теперь режиссер этого спектакля Денис Хуснияров предлагает поставить на челябинской сцене пьесу Александра Володина. И это уже не Гоголь. Это камерная психологическая драма.
Уверен: за полтора-два года мы найдем пять-шесть режиссеров, которых и будем приглашать. И это не от имени зависит. Нередко режиссер с громким именем, приезжая в чужой театр, относится к постановке как к халтуре. Мы же будем искать тех, кто к театру относится трепетно.
— Чем вы увлекаетесь помимо театра? В чем находите отдохновение?
— В музыке! Слушаю при любой возможности. Здесь мне дважды повезло. За короткий промежуток времени приезжал Башмет. Конечно, не мог не пойти. Бутман здесь был. Классика и джаз — это моя музыка.
А еще живу литературой. В ГИТИСе у меня были замечательные педагоги. Один из них на мой вопрос, читал ли он только что напечатанного тогда Экзюпери, ответил: «Я еще Толстого всего не перечитал»…
Я понял, что он мне сказал: не надо бежать за модой.
Второго педагога, помню, кто-то страстно убеждал: Фридрих Дюрренматт – это гениально!
И мой педагог отвечал: «Он слишком жирный, чтобы быть гениальным…»
Если вы видели портрет Дюрренматта, то вспомните его физиономию. Я понял, что он мне сказал: в Швейцарии не может быть гениев. Это не Россия. Он же не был петрашевцем, его не приговаривали к расстрелу. Поймите правильно: это я уж так говорю, утрирую…
Впрочем, конечно, слежу за современной литературой. Лишь только Пелевин появился, я все пытался разгадать: а это мода? Или это просто интересно и на самом деле талантливо? А сам стараюсь завет своего педагога в голове держать…
Возвратить зрителя
Официально кресло главного режиссера Челябинского академического театра драмы имени Наума Орлова Александр Зыков занял в первый летний день. К слову сказать, до сего дня на этой должности не было никого уже три года.
На своем официальном представлении новый главный режиссер заметил: зрительский интерес к театру заметно упал. И возвращение зрителя он воспринимает как одну из своих задач. Вот и зацепка для беседы!
— Любой театр всегда недоволен — по крайней мере, должен быть недоволен! — хотя бы одним пустым креслом в зрительном зале, — рассуждает Александр Зыков. — Это не то чтобы оскорбление для нас, нет! Просто все-таки хочется, чтобы выстраивались очереди. Но вот вопрос: какой ценой? В одном из театров, где я работал, поймали девочку, оказавшуюся дочкой мэра города, которая продавала пригласительные билеты. А в известном столичном театре стали подделывать билеты — совсем как валюту…
Согласитесь, надо идти все-таки другим путем. (Улыбается.) Правда, попал я в неудачный период, когда волей-неволей вся наша страна выезжает на дачи. И естественно, что театральные залы недосчитываются определенного количества своих зрителей…
— Один из способов возвращения зрителя — изменение репертуарной политики. Вы говорили о театре психологическом…
— Русский психологический театр славится во всем мире. Сегодня существует еще и так называемый концептуальный театр, в котором важнее, скорее, решение каких-то интеллектуальных задач, а сам актер, как в европейском театре, уходит как бы на второй план. Мне кажется, что школа русского актерского мастерства несомненно выше школы европейских театральных артистов. Очень жаль, что в последнее время мы что-то теряем, следуя моде.
— Упоминания о концептуальном театре — это некий шлейф прежнего влияния Романа Виктюка?
— Отчасти да. Виктюк как-то ловко умеет совмещать психологизм и форму. Форма, конечно же, у него превалирует, но и актеры у него блистательно работают!
А в том, что я именую концептуальным театром, увы, есть очевидная предсказуемость. Простой пример. Один молодой и весьма талантливый режиссер поставил «Процесс» Франца Кафки. Главный герой у него одет вот так же, как и мы с вами. А все остальные персонажи находятся в масках. При этом все они говорят в микрофон искаженным голосом. И что же? Уже через две минуты разгадываю замысел режиссера, который лишил их индивидуальности: существа без лица и без голоса — это толпа! И я начинаю скучать. А дальше-то что мне делать? Я же хочу видеть артиста! Я люблю, когда уши режиссера не торчат.
Конечно, наша профессия для амбициозных, хочется и себя показать: вот, дескать, как я придумал! Впрочем, и такие спектакли должны быть! Но они не должны быть главными. Это другой язык. А наш российский зритель все же приучен к театру психологическому.
Игра в Шекспира
— Среди российского зрителя вы выделяете зрителя челябинского?
— Бе-зу-слов-но! Лет четырнадцать назад здесь, в Челябинске, я поставил спектакль «Сказка Арденнского леса», это Юлий Ким на основе шекспировской комедии «Как вам это понравится» сделал лирическую фантазию, что-то вроде изящного капустника. И то была уже игра не Шекспира, а игра в Шекспира. Приехал в Челябинск будучи главным режиссером Норильского заполярного театра — театра, в котором мы могли и дурака повалять. И приехал-то в театр по-настоящему академический. Но тот поставленный спектакль все же считаю не очень удачным. Это было видно и по челябинскому зрителю. Знаете, зритель хотя и многое замечает, но все же по сути своей добрый и благодарный.
Вообще же каждый театр воспитывает на протяжении многих лет своего зрителя.
— Планируете ли вы отказ от каких-то спектаклей, скажем, невыгодных с точки зрения коммерческой? Может быть, зритель от них устал или сами актеры?
— Спектакль рождается, как и любой живой организм. И потом так же стареет и умирает. И любая реанимация здесь бессильна. Вы сами никогда не задавались таким вопросом: почему, скажем, кино не является коллективным искусством, а театр является? Ответ на него подсказал однажды Олег Ефремов. Когда его спросили, что он больше любит — театр или кино, он ответил: кино, дескать, он, конечно, любит, но ведь это же консервы… То есть в театре зритель влияет на процесс. Он как бы один из персонажей этого действа!
Я застал те времена, когда в театр вообще не ходили — пригоняли организованного зрителя, солдат, например. И, как правило, спектакли всегда проваливались. То есть не было обратной связи.
Уходите во втором акте!
— Вы уже что-то наметили в перспективном репертуарном плане?
— У нас появится английская драматургия. В перспективе будет Алексей Толстой, он тоже забывается, а между тем это достойный писатель.
— Опять же ориентируетесь на челябинского зрителя?
— Конечно! Это потом когда-нибудь возможно поставить «Носороги» Эжена Ионеско. Но не сейчас! Хочется, чтобы театр был переполнен, чтобы будущие эксперименты, пусть даже они и не станут удачными, все же прощались зрителями.
— Ваш коллега Валерий Фокин как-то заметил, что режиссер рождается только тогда, когда имеет право на ошибку. Насколько далеко он может зайти в этом направлении? Ведь он несет ответственность и перед зрителем, и перед труппой.
— Я давно работаю в театре, и у меня есть несколько спектаклей, за которые мне будет не стыдно. Например, «Татарин маленький» — спектакль, который стал лучшим на фестивале «Ново-Сибирский транзит». А есть спектакли, о которых мне и вспоминать бы не хотелось.
А иногда я чувствую неудовлетворенность. Знаете, должен раскрыть один секрет, никогда и никому его не говорил. Я свои спектакли в зале не смотрю, боюсь! А ведь я обязан смотреть! Но всегда опасаюсь сесть в зал и услышать от соседа по креслу: «Да пошли отсюда, что здесь смотреть!»
— Были случаи?
— А я не сидел! (Смеется.)
— Но вы допускаете, что такое говорят в зале…
— Конечно! Вообще нет ни одного спектакля, с которого кто-нибудь да не ушел. По разным причинам.
Помните, как Раневская друзьям говорила: «Если не понравится и будете уходить, уходите во втором акте». — «Почему не в первом?» — «Очередь большая в гардеробе».
Вот это, знаете ли, страшно…
Сколько в «Гамлете» женщин?
— От вас ждут революции в театре?
— Может быть, и ждут, но революции я не устраиваю. Тем более в кадровом вопросе, очень болезненном. И это не проблема этого театра! Сколько в «Гамлете» женщин? Офелия и Гертруда. А мужиков-то много! Мало женщин и в «Ромео и Джульетте». Между тем соотношение в труппе должно быть примерно три к одному. То есть если 30 мужчин, то должно быть десять женщин. Но такой пропорции сегодня не существует ни в одном театре. Сначала мы набираем труппу. А потом — чего греха таить! — актрисы стареют. Вначале она Джульетта, уже совсем скоро — леди Макбет, а потом — Кормилица. А дальше что? Мы ищем другую Джульетту… И так далее… У мужчин этот путь немного замедленнее. Поэтому женщин в театре прибавляется все больше и больше. И наконец, количество мужчин и женщин становится поровну, а иногда даже и больше. И тогда женщины страдают в театре. Это боль, беда. Ну а что делать? У нас репертуарный театр. И с этим никто не знает, как быть.
В Вахтанговском театре 175 артистов. Как это произошло? Зачем? Мало того, иногда на какие-то спектакли они приглашают даже артистов из соседнего театра. Во МХАТе еще больше — около 200 артистов. В Челябинском театре драмы 51 актер, не так давно здесь было около 60. Вообще же считается оптимальным для академического театра труппа в 40-45 человек. Но дело не только в количестве. Люди отдали жизнь своему театру. И актеры справедливо задают вопрос, а что с ними будет. Поверьте, это очень трудно решаемая проблема…
— Сегодня вы один режиссер в театре? Будете приглашать кого-то?
— Конечно. Мне уже понравилась поставленная здесь «Шинель». А теперь режиссер этого спектакля Денис Хуснияров предлагает поставить на челябинской сцене пьесу Александра Володина. И это уже не Гоголь. Это камерная психологическая драма.
Уверен: за полтора-два года мы найдем пять-шесть режиссеров, которых и будем приглашать. И это не от имени зависит. Нередко режиссер с громким именем, приезжая в чужой театр, относится к постановке как к халтуре. Мы же будем искать тех, кто к театру относится трепетно.
— Чем вы увлекаетесь помимо театра? В чем находите отдохновение?
— В музыке! Слушаю при любой возможности. Здесь мне дважды повезло. За короткий промежуток времени приезжал Башмет. Конечно, не мог не пойти. Бутман здесь был. Классика и джаз — это моя музыка.
А еще живу литературой. В ГИТИСе у меня были замечательные педагоги. Один из них на мой вопрос, читал ли он только что напечатанного тогда Экзюпери, ответил: «Я еще Толстого всего не перечитал»…
Я понял, что он мне сказал: не надо бежать за модой.
Второго педагога, помню, кто-то страстно убеждал: Фридрих Дюрренматт – это гениально!
И мой педагог отвечал: «Он слишком жирный, чтобы быть гениальным…»
Если вы видели портрет Дюрренматта, то вспомните его физиономию. Я понял, что он мне сказал: в Швейцарии не может быть гениев. Это не Россия. Он же не был петрашевцем, его не приговаривали к расстрелу. Поймите правильно: это я уж так говорю, утрирую…
Впрочем, конечно, слежу за современной литературой. Лишь только Пелевин появился, я все пытался разгадать: а это мода? Или это просто интересно и на самом деле талантливо? А сам стараюсь завет своего педагога в голове держать…